Вечер в деревне: квакают жабы в болотце,
гуси гогочут, хрюкают свиньи в грязи,
дом за сиренью, ветхие ноют воротца…
К дому дрифтуя в хлябях крадётся такси.
Двое выходят. Старший берёт сигарету.
Младший со змеем — мзда за турне на балет.
Оба в костюмах, оба в атласных жилетах,
В бабочках оба, лаком сверкают штиблет.
Отыграли своё NPC и ушли за край,
завалив современников квестами за наличность.
Пустосвят мочит Никона в вере, в «награду» в рай
иерархи отправят его, умертвив публично.
Софья бруствер стрельцов настилает родне Петра.
Ванька с Петькою — дети, куда им до взрослой бабы?
Но уже рассветает кошачьих усов заря
и летит, царский лоск потеряв, Софья Петьке в лапы.
Верит каждый игрок — NPC не его судьба,
Вот и Петька ведёрки с гвоздями менял на рыжих.
(Из шестнадцати деток Петрушиного отца
он один был чернявым среди детей белобрысых).
— Ты ли папа мне? — спросит на плахе стрельца царёк.
— Много нас к ней ходило! — ответит стрелец пред Богом.
Обкрадёт на полсотни веков Петя свой народ,
и на многие лета поздравит нас с Новым Godом!
Чета рассейских заурядных нуворишей
отжала дёшево дворянское гнездо.
Он в Думе санкции трусил сквозь решето,
Она вращалась в Высшем Свете — светской кисой.
Проснувшись в полдень леди, завтрак возжелав,
звонила ленно в антикварный колокольчик.
Тот щебетал потешно: — Dolce Vita! Dolce…
Никто не ждал от рока каверзных забав…
Вошёл дворецкий: — Что изволит леди дома?
— Подайте с кофе чёрным — сыр «Тет-де-муан».
Покинув рабски-спешно пышный будуар,
дворецкий мчался в зданье бывшего райкома.
Там нынче склад всего дворянского гнезда
и схрон запретного с Европы контрафакта.
Креакла бывшего была сегодня вахта —
склад за собой не помнил пуще бардака.
Сквозняк гулял промеж бутылок из под водки,
на сизом дыме вис дремучий перегар,
по схрону, с сыром санкционным, ураган
прошёл оставив лишь швейцарские ошмётки.
— Вы погасили в раз доверия кредит! —
Визжал на бывшего креакла бывший блогер.
Но визави его буквально было поher,
он прибивал мошонку на пожарный щит.
Домой торопился зимою, почти пришёл…
Вдруг, сзади пронос африканский… бубнит печально:
— Хозяина, эээх, потерялься… и жизь страшён,
и в урна копаться, и кушат типер случайно.
Ловлю когнитивный устойчивый диссонанс,
и пристально щурюсь в густые ночные недра —
Челябинск суров, но… Как выпал ничтожный шанс,
чтоб ночью столкнуться в Челябе с бесхозным негром?!
А тот причитает, кляня ледяной асфальт:
— Хозяина… Как без хозяина жить мы будем?
Так грустно рулады тянул загорелый скальд,
что все же к сочувствию парень меня принудил.
— Да ты не волнуйся, хозяина мы найдём!
[А сам размышляю о рабстве в текущем веке]
— Наклеим кругом объявлений, хоть завтра днём!
— А как жить сичас? Тут ни Африка… Спать на снеге?
— Ну ладно, пошли. Брошу в кухне на пол матрац.
[А сам улыбаюсь: — «Побуду хоть ночь сахибом».]
— И добрий жи ты! Just a moment! Сикунда! Щас! —
и быстро за куст, под сугроб, с потайным изгибом.
Мне сваливают в мозг ушаты правды,
редакторы журналов и газет.
С их истинно подвижнической жажды
свербит скорее посетить closet.
Толпа, подобно птичьему базару,
галдит: — «Пора валить!», — на все лады.
— «Куда валить?», — судачат либералы.
— «Кого валить?», — басят другие рты.
