Пивной

Комитет

Заступил Данила за порог,
загудел сквозняк из уст Глафиры:
— Обыскала все окрест трактиры…
Ну и где ты шлялся, муженёк?

— Спрячь клыки, сисястый мой вампир!
В среду мы с друзьями на медведя
ходим, сколько жив на белом свете.
И лишь в пятницу хожу в трактир!

— Врёшь мерзавец! Брешешь же, подлец!
Побывала я во всех берлогах…
Мне медведи на медовых сотах
клялись — не был ты у них, шельмец!

— Вру не я, медведи врут твои…
— Чем обелишься, блудливый ирод?
— Вечно ты Глафира портишь климат…
Не смущайся Миша, заходи.

В дом вошёл пьяней вина медведь,
бросил мужу Глашки балалайку,
не спросив сердитую хозяйку,
начал шарить по кастрюлям снедь.

Вот бы, отыскать мне раба лампы.
После двух желаний велеть джину,
чтоб поймал в пучине морской рыбку…
Так, читуя, буду ломать штампы:
рыбку сменит щука, за ней в жилу
Цветик освежую, как лось липку.

Крайний лепесток лишь задев почву,
старика Хоттабыча даст в слуги,
борода послужит его долго.
А когда однажды, глухой ночкой,
облысеет сила в своей сути,
встанет под рукой Горбунка холка.

Расскажу друзья вам сказку. По сюжету
жил дурак один, Иваном звали парня.
Распивал меды на печке и фальцетом
пел о персях царской дочки, девки гарной.
Так и спиться бы на печке сибариту,
да пришла напасть — явился змей трехглавый.
Девок портил, не боясь людской расправы,
но сглупил — увёл двоих из царской свиты.

Царь Салтан любил Маруську и Настёну,
в гневе был, что их целует рептилоид.
Обещал при всех герою-волонтёру
из пеньки медаль и чина удостоить.
Только нет в округе витязя на змея.
Есть боярин честолюбец Клязьма Фёдор:
— Посули, Отец, полцарства пред народом
и царевну в жёны, коль придут с трофеем.

Посулил. Без любых баб на троне скучно.
Поспешил боярин к Ванькиному дому,
и дружинников сманил с собою кучку:
— Вань, царь дочку приказал отдать любому,
да в придачу к дочке отдаёт полцарста,
а взамен, всего-то глав змеиных тройка…
Хватит пить! Иди борись за княжью койку!
И дружинников возьми помочь в мытарствах…

Старики в поход собрали сына махом.
[Сколько можно на печи валяться трутнем?]
…Шла ватага буераком, редко шляхом,
но у нас не дифирамб ландшафтным будням.
Видят поле, всё усеяно костями.
Загулял шептун, исторгнув едкий запах.
Посмотрел дурак на рать в душистых страхах
и один пошёл к бездонной, тёмной яме.

До «турецкой пасхи» брёл по галереям,
вышел в залу циклопических размеров.
На Горыне две девахи сыто млеют,
совращённые трехглавым изувером.
— Хватит носом окуней удить, чудила!
— Не ори, Вано, сон девкам распугаешь.
Ты за златом иль узнать, как жив товарищ?
И здороваться тебя не научили?

— Алё, фуфлыжник, за метлой своей следи!
Протри шары, ты где нашёл интеллигента?
Врача шумовки станешь вечным пациентом,
и юшкой сцать начнёшь на жизненном пути!

— Но так нельзя, Макар Кузьмич, ведь Вы профессор,
а выражаетесь, как ушлый уркаган! —
Бубнил студент в свою защиту, по слогам,
в осадок выпав, от блатного политеса.

— Профессор я в аудитории! Баклан,
сейчас за шкирку загребу на свежий воздух,
и я уже не педагог, а чалый в звёздах.
И ты уже не мой студент — простой ботан.

Август не завершился — осень уже настала.
Мочат дожди косые хмурому люду лбы.
Воет ветрище волком хищным ведя оскалом,
с кроны деревьев в спешке не ощипав чубы.

Капли в окно стучатся жалобно, будто нищий.
Слякоть в душе не сушит, даже горячий чай.
Автомашин колёса тянут во двор грязищу.
В плед завернуться тащит едкая грусть-печаль.