свастика

***

Этот километр, который они одолели в бешеном ритме, остался у Вадима в памяти как самый жуткий в его жизни. Так он не выкладывался еще никогда! Ни во время учебных марш-бросков, ни во время боевых операций. Никогда!
Снаряжение пришлось-таки бросить полностью, с собой взяли только оружие и навигатор – требовалось немедленно и как можно шустрее уходить, поскольку каждая минута промедления грозила смертью Дубровицкого. Надо было вынести его на чистое место, а за вещами можно вернуться и потом.
Саню они положили на легкие пластиковые санки, на которых перетаскивали за собой один из ящиков груза, сами же впряглись, как лошади – тройкой, и потащили его. Теперь уже пологий склон казался Вадиму недостаточно крутым, а ведь надо было сначала спуститься вниз, а потом уже продолжить двигаться вдоль подножия, огибая проклятое место. Предполагаемый крюк в пару километров превратился в несколько десятков, причем измученным бойцам требовался серьезный отдых. Более или менее хорошо себя чувствовал только Илья. Вадим находился на грани обморока, как загнанная в скачке лошадь, Игорь же вообще после того, как Вадим глянул на счетчик Гейгера и сказал «Стой. Всё, пришли», просто упал на снег и вырубился. Для такого здоровяка дикая пробежка вниз по склону оказалась слишком тяжелой.
Саню уже не рвало, и это был хороший знак. Теперь пришло время подумать, что же делать дальше. Вадим задумчиво потер горло, на котором остались красноватый следы от воротника, и раскрыл карту. Значит, так… плоскогорье и ледник теперь, видимо, отменяется. Кто его знает, может там не одна такая зона заражения? Перед высадкой Вадим получил пакет с инструкциями, там было сказано, что давным-давно на плоскогорье прошел бой с применением ядерного оружия. Применялись и «грязные» заряды, но их было мало, да и времени уже прошло изрядно, фон должен был быть значительно меньше… Видимо кто-то дополнительно «засеял» поле. Получается, что соваться наверх теперь не просто плохая, а самоубийственная идея.
Остается только огибать подножие плоскогорья, стараясь идти ближе к лесу, чтобы не светиться. Это займет больше времени и дорога удлинится почти втрое… А потом появится уже та речушка, скрытая панцирем льда, и до цели останется совсем близко. А еще надо сходить наверх и забрать снаряжение. Похоже, что заняться этим придется только Вадиму и Илье – Саня и Игорь находились в глубоком обмороке.
Еще только вот немного отдохнем… совсем чуточку. Глазки только прикрыть и всмотреться в темноту внутренней стороны век, сосредоточиться, как учили инструкторы в далекой учебке, и прогнать от себя усталость… прогнать усталость… прогнать…

***

Проснулся Вадим оттого, что кто-то укутывал его одеялом и еще от дыма костра. Была глубокая ночь, скорее даже ранее утро. Открыв глаза, Вадим увидел перед собой сильно измученного Илью, как-то разом похудевшего, с ввалившимися щеками и набрякшими мешками под глазами.
— Извини, командир. Ты спал, я не стал тебя будить. Сходил сам за снаряжением. Всё перенес сюда, — устало улыбнулся Илья, и протянул кружку с чаем.
— То есть как это сам? – поперхнулся Вадим, — Ты всё это сам приволок? Это же сколько ходок-то было?
— Шесть. В последней ходке мне еще Игорь помог. Он сейчас за дровами ушел, скоро будет.
— Вот что, Илья, в следующий раз… — начал было отповедь Вадим, вне себя от злости за то, что пока он спал, всю работу сделали за него.
— Да ладно, командир. Я же охотник. С детства на лыжах уходил в тайгу на неделю. Мне не привыкать. А вот ты городской житель, зачем же себя мучить? Силы нам еще понадобятся, — пожал плечами эвенк и виновато улыбнулся, — Я же не со зла, верно? Просто рассудил, что дорога долгая предстоит, надо будет хорошенько отдохнуть.
Вадим мрачно промолчал и сердито вздохнул.

Когда Саня пришел в себя, его уже ждала громадная кружка с каким-то хитрым варевом из трав и корней, собранных из-под снега Ильей. Парня уже не колотило так, как вчера, не скрючивало, да и вид у него был бодрый.
— Как ты? – спросил Вадим и потер шею.
— Нормально, — ответил хрипло Саня и отвел глаза.
— Помнишь, что вчера было?
— Такое не забудешь.
— Чего же ты не сказал, что у тебя такая реакция на наркотики?
— А я знал, думаешь? Я же никогда не пробовал эту дрянь. Да и на всех медосмотрах никто не брал анализ крови для выяснения. Только на определенные типы лекарств. К тому же я не знал, что в эти таблетки запихивают.
Вадим помолчал, вглядываясь во вроде бы бесстрастное лицо своего бойца.
— Ты мне ничего рассказать не хочешь?
— Нет,- Саня глянул на командира и отвернулся.
— А я думаю, что хочешь. Я жду.
Саня посопел немного, подул на варево, отхлебнул его и поежился.
— Командир, не твое это дело.
— Теперь уже мое. Кто знает, что за фортель ты еще выкинуть можешь. Я должен знать. Остальных все равно сейчас нет. Илья и Игорь ушли за дровами. Кстати, ты бы тут поосторожнее орал про узкоглазых, Илья-то, как никак, тоже шириной глаз не отличается.
Саня только усмехнулся:
— Да Илья не в обиде, я уже у него спросил. Эх… ну ладно, расскажу. Только ты, командир, язык за зубами держи. После того самого шествия, где мы с Игорем так неудачно познакомились…

***

После шествия Саня даже не пытался скрываться или бегать, как попробовали сделать его «коллеги по цеху», что принимали участие в беспорядках. Совсем наоборот, его задержали без проблем, допросили и выпустили под подписку о невыезде. Потом был суд, где Сане влепили пару лет условно.
Видимо сыграл свою роль тот факт, что парень не пытался прятаться и даже не избегал военкомата, хотя по возрасту как раз подходил. Вот и дали два года условно с тем расчетом, что два года в армии парень вести себя будет тихо, опасаясь загреметь за решетку.
Пехота встретила Александра Дубровицкого практически с распростертыми объятьями. Он понял это в первый же вечер, когда его вместе с остальными духами попробовали избить местные деды из горных республик. Тогда в драке Сане порвали куртку и майку, и его страшные наколки стали видны всем. Вид свастик привел в бешенство старослужащих. Они коротко переглянулись, что сказали друг другу на своем гортанном, тарабарском языке и после этого драка стала перерастать в убийство. Один из них, высокий, с узким лицом, обладатель большого и горбатого носа, сказал что-то вроде «за друга, которого в Москве избили», но Саня был далеко не тот человек, которого можно безнаказанно задеть. Он дрался так отчаянно, что даже некоторые из молодых солдат перешли на его сторону, и перевес сил оказался уже на стороне вновь прибывших.
В результате двое из шестерых дедов оказались в реанимации, еще трое в госпитале с тяжелыми травмами, а последний к концу драки струсил и удрал в каптерку, откуда его долго не могли достать даже отцы-командиры.
Саня ожидал, что уж после такого его точно этапом отправят на Колыму, но этого к его удивлению не случилось. Оказывается, эти шестеро джигитов вообще были бичом всей части, и управиться с ними никто не мог вообще – ни командир части, ни командир роты, не говоря уже о молодом лейтенанте, командире взвода. Так что их отправку в госпиталь все восприняли с облегчением, дело замяли, будто его и не было, а Саню сделали сержантом, заместителем командира первого взвода.
Потом была командировка в Чечню, и Саня там проявил себя с лучшей стороны. Перед отправкой, когда его бойцы писали последние письма домой, в которых рассказывали (или наоборот умалчивали) о командировке, Саня пообещал, что всех их привезет домой живыми и здоровыми. Своё обещание он выполнил…
Многое было в этой командировке. И ночные нападения, и выход из окружения, и лесные перестрелки, и ползание по горам в поисках бандитов, и битье по щекам своего командира-лейтенанта, который от страха потерял всякую способность трезво мыслить. И ночной маршбросок за сорок километров с раненым командиром на плечах, чтобы успеть выйти из-под огня своей артиллерии, который должен вот-вот начаться, и чтобы не догнали враги и чтобы доставить теряющего кровь командира к медикам…
Вместо орденов или медалей Сане после его командировки предложили службу по контракту, да не абы где, а в армейской разведке, где он и стал в последствии сначала прапорщиком, а потом и офицером.
Все это время он не появлялся дома, и даже старался не писать, чтобы не нервировать своих родителей, которые давно уже поставили на нем крест из-за нацистских замашек, и лелеяли младшего сына, пытаясь хотя бы из него вырастить достойного человека. Как выяснилось – ничего у них не получилось.
Однажды Саня получил письмо от родни. Потрепанный, будто специально мятый листок в сером конверте со следами разводов от слез. Писала мать и писала о том, что отец сейчас очень плох, находится на грани сердечного приступа и что младшего брата Сани, Олежку, убили…
На этом месте у Сани чуть не случилось помешательство. Убили!! Убили!! Младшего брата! Он несколько раз читал написанное неровным материнским почерком письмо и все не верил своим глазам. Олег, скорее всего, насмотревшись на старшего брата (тут в письме напрямую сквозило обвинение), вступил в какую-то нацистскую организацию и участвовал в городских беспорядках. При задержании тяжело ранил одного милиционера и оказывал сопротивление.
В следственном изоляторе его били. И забили насмерть…
Участвовавшие в этом милиционеры не были не только осуждены, но даже остались служить в милиции на своих должностях. А одного даже повысили. Когда Саня читал эти строки, его руки тряслись в бессильной ярости и на глаза наворачивались слезы. Не долго думая, Саня подал рапорт на отпуск, чем несказанно удивил своих командиров, поскольку на дворе стояла зима, достал по своим скрытым каналам оружие и отправился домой…
Мстить.

Он никому и никогда не рассказывал о том, что происходило тогда в темных дворах и Петербургских подворотнях с теми, кто избивал его младшего брата. И никому не собирался рассказывать впредь! Важным остается только тот факт, что его так и не нашли, хотя милиция всего города была поставлена на уши. Еще бы, ведь в течение недели от рук неизвестного, но, судя по всему, очень подготовленного преступника погибли четыре милиционера в званиях от лейтенанта до подполковника…
А Саня вернулся на Кавказ, в свою часть, хотя и думал, что у него не получится вырваться из Санкт-Петербурга. Там, в ставшей уже родной части, ему не задали ни одного вопроса, а просто отметили тот факт, что отсутствовал он гораздо меньше, чем планировался отпуск. Продолжать отдых Саня не стал, он предпочел влиться в суету армейских будней с головой, чтобы забыть, чтобы не вспоминать, чтобы не думать… Но забыть и не вспоминать не получилось, потому что всего через месяц началась война.

***

— Ясно, — сдавленно сказал Вадим, эта история его, мягко говоря, шокировала.
— Я тебя предупреждал, — криво усмехнулся Саня, — Не твое это дело, командир.
Вадим закурил, а потом задал нежданный и, вроде бы даже, не совсем уместный вопрос:
— И что, ты до сих пор ненавидишь всех не русских? Негров, китайцев и прочих? К тому же война-то должна была убедить тебя в твоей правоте.
В ответ Саня только махнул рукой:
— Да брось ты! Какой из меня нацист-то? Знаешь, мне в Чечне два раза жизнь спас один армянин. Очень хороший человек, мой самый близкий друг теперь. И ты думаешь, что после этого мое мировоззрение не изменится? На войне всякое бывало, командир…
— Ну а как быть с татуировками? Если уж все так кардинально поменялось.
— Знаешь, я решил – пусть остаются, как вечное напоминание о моей юношеской глупости. А насчет моих взглядов я скажу так – они поменялись в сторону закона и правил морали, а в не сторону чистоты расы и вероисповедания.
— Вот как? – саркастически протянул Вадим, — В сторону закона?
— Именно! Только не юридического закона, а человеческого закона справедливости. Вот, скажем, к татарам я отношусь спокойно, а знаешь, почему? Потому что живут они себе спокойно в своем Татарстане и не лезут по всему миру, как тараканы или китайцы. Неужели было неясно еще двадцать лет назад, чем это «тихая китайская экспансия» грозит? Куда ни плюнь, в любом городе мира, где более или менее хорошо жить, была китайская или вьетнамская или еще какая-нибудь желтая община! Вот в Центральной Африке их не было, вообще не было, потому что жить там плохо… Чукчи живут на Чукотке, якуты в Якутии, татары в Татарстане, башкиры в Башкирии. А я живу в России и не суюсь в другие страны, не собираю весь свой скарб, что есть, и не вваливаюсь в другую страну со всем своим выводком детей в двенадцать человек… И все потому, что «Где родился, там и пригодился». Да и ладно, если бы в Россию просто приезжали и жили. Работали, детей растили. Так нет же! Каждый норовит урвать кусок, жить по тем, своим законам и обычаям, от которых удрал со своей родной страны! И мало того! Еще и других пытается заставить! А если кто не соглашается, так и силой пытается, священный джихад объявляет…
Саня явно выдохся от своей пламенной речи, но все равно продолжил:
— В общем, это долгий и бесполезный разговор, на самом-то деле. Все эти теории и домыслы потеряли всю свою важность, особенно сейчас. Силой ничего решить не получится, потому что такова жизнь. И даже все эти мои измышления не являются моей философией, а просто всего лишь возмущением той ситуацией, которая нас всех сюда и привела. Не более того… Я не нацист и тем более уже никого не ненавижу. Я просто выполняю свою работу, а моя работа – это война. Так что не переживай, командир.
— Знаешь, а ты все-таки странный человек, Дубровицкий, — сказал Вадим, — Наверное, потому такой интересный.

А потом они шли и шли через пелену снега, продираясь сквозь заросли кустов, которые тянули к ним голые ветки и цеплялись за одежду, стараясь затянуть, схватить, скрутить, а они пробивались через барханы наметенного снега. Перед ночлегом сушили у костра мокрые от снега вещи, из снега топили себе воду на еду и чай. Кругом был вечный и непрекращающийся снег! И достал он уже всех изрядно, даже эвенка.
Дальше же должно было стать только хуже, они должны были подняться на плоскогорье вдоль русла спускающейся с него реки, затем пройти еще шесть километров вдоль речки и попасть, в конце концов, в ущелье…

***

В этом месте подъем на плоскогорье был круче. Намного круче. Если бы пришлось сплавляться по реке, то на этих порогах и маленьких водопадиках не выжил бы никто.
Оценив предстоящее восхождение, Вадим скомандовал привал. Нужно еще набраться сил перед последним рывком, да и день клонился к закату. Лагерь поставили быстро, сказывался полученный за последнее время экстремальный опыт, палатки врыли в снег почти по самую макушку, чтобы не сдуло ветром. Костер же разводить вообще не рискнули, только маленькие спиртовки для разогрева еды, почти не видимые и совсем бездымные.
Усталость придавливала, просто тянула к земле, заставляя слипаться веки, но Вадим пересилил себя:
— Я такой гадкой погоды что-то не припомню вообще. Правду ли говорят, что через год землю накроет плотный туман, который не будет рассеиваться ни днем, ни ночью?
— С чего бы это? – возразил Игорь.
— Ну, помнишь же, как все было сразу после взрывов? Сначала в течение недели небо заволокло дымом, потом кислотные дожди были, потом холодать начало. Такой страшной зимы еще никогда не было… Так вот, один знакомый мне говорил, что вот прошло уже три года, уровень радиации снизился в сотни раз, дыма в атмосфере нет, а зима все никак не кончится! Даже летом в июле идут такие дожди вперемешку с градом и снегом, что надежды на возвращение нормальной погоды уже нет. А знаешь почему?
— Ну и почему же?
— Озоновый слой земли практически полностью исчез! Только на полюсах немного осталось. А ведь он не только защищал землю от космической радиации, а еще и выполнял роль парника, задерживая тепло, которое сейчас просто рассеивается. Вот из-за этого рассеивающегося тепла и становится столько тумана. Тепло рассеивается, образуется конденсат, будто ты вышел за дверь на мороз и твое дыхание превращается в пар. Так же и воздух. С каждым годом становится все холоднее и холоднее, и так продлится еще лет двадцать, не меньше.
— Почему так долго? Говорили же, что через пять лет все станет приходить в норму! – встрепенулся Илья, — Я помню все эти заявления, очень их внимательно слушал.
— Если процесс пустить на самотек, то это займет двадцать или более лет. Пока возродится озоновый слой, пока наберется достаточно тепла, пока взбесившаяся атмосфера перестанет раз в месяц рожать новый сумасшедший смерч, пока не прекратятся землетрясения.
— Что значит на самотек? Разве есть способ как-то повлиять на природу?
— Есть, — на этот раз говорить стал Саня, — Уж не знаю, правда это или ложь. Но, говорят, нашими были разработаны прототипы климатического и тектонического оружия. Якобы можно было одним нажатием кнопки уничтожить не то, что страну – целый континент! Слава богу, хватило ума никогда не пользоваться этим! Пропади хотя бы малая часть какого-нибудь континента, и это привело бы к большей катастрофе, чем сейчас.
— Да ладно, — недоверчиво прогудел Игорь, — Хуже, чем сейчас быть уже не может.
— Ты думаешь? А я считаю, что может! Если бы применялись не микро и мини заряды, а мегатонные ракеты, и если бы долбили они, как планировалось сначала, по атомным электростанциям, то наш мир просто не оправился бы! То, что мы наблюдаем сейчас – это всего лишь бледная тень того, что могло бы случиться, если бы ядерная война продлилась хоть на день, вместо тех самых страшных четырех часов! Или если бы применялись более мощные заряды! Мы бы с тобой уже тут не разговаривали. Нет, конечно, нас бы не убило. По крайней мере пока, но бегали бы мы с тобой сейчас в звериных шкурах с дубинами, и охотились на саблезубых лосей…
Игорь в ответ на эти слова вдруг расхохотался, закидывая голову и хлопая себя по коленям широкими ладонями.
— Лосями, говоришь? Саблезубыми, говоришь? Ха-ха-хы-хы, ой не могу-у-у!
— Да чего ты ржешь-то? – удивился Саня, не понимая, то ли ему обижаться, то ли подхватить смех.
— Блин, мужики, вы не поверите, хи-хи, меня так называли раньше! Это же я сейчас такой здоровый и раскачанный, а когда морпехом первый раз в Чечню попал, так совсем дохлый был и нескладный по виду, ну чисто лосенок.
— Это кто же тебя так назвал-то? И почему саблезубый? – Илья заинтересованно улыбнулся.
— Да чехи и назвали, кому же еще, — Игорь снова стал очень серьезным, — Понимаешь, тогда сложилась очень странная, парадоксальная ситуация…