2
За три следующих года Ланселот, который умел поймать за хвост ветер и завязать его в четыре узла, с легкостью выиграл все рыцарские турниры, у северных границ Бретани в одиночку разгромил племя кровожадных великанов, и сражался на передовой в двух победоносных Артуровских войнах, так что снискал себе славу непобедимого воина. Его доблесть затмила даже славу сэра Гавейна, и бросила тень на величие сэра Кэя, и если Гавейн, который одинаково искусно владел и мечом, и улыбкой, а все его женщины не поместились бы в римской галере, любил Ланселота и с радостью вел с ним дружбу, то сэр Кэй, чей взор был острее копья, а слова тяжелее булавы, смотрел на юного Ланселота с досадой, а то и с затаенной злобой. Ланселот рвался в бой, и рыцари, сердца которых были юны, а дух отважен, чуяли в нем могучую силу и охотно шли за ним, но были и такие, кто в этой силе видел угрозу для себя, а потому сторонились отважного воина. Как бы там ни было, личная война, которую Ланселот начал, как только покинул Озеро, шла уже три года, но пока еще не было женщины, которая наполнила бы эту войну смыслом. И потом эта женщина появилась.
Артуру требовался союз с Лодегрансом, королём Камелиарда, и союз этот был достигнут в браке Артура и дочери Лодегранса Гиневры. Хоть и мудр был Артур, и дальновиден, но женитьба его на Гиневре не сулила ему ничего, кроме погибели, потому что нет на свете более разрушительной силы, чем любовь.
Ох, Гиневра… Страстная и безразличная, преданная и коварная, нежная и надменная, дикая и покорная, рассудительная и взбалмошная, — она была всеми женщинами сразу и каждой из них в отдельности, созданием, у которого всего слишком много: красоты и беспощадности, обаяния и жестокости, ума и сумасшествия. Она, как истинная дочь Доны, была многолика, но не двулична.
В плаще из алого атласа, подбитого черным бархатом и расшитого золотыми соколами, с огнем в волосах и властью во взгляде, Гиневра, ведомая Артуром, лебедем проплыла по тронному залу, повергая непобедимых воинов одной улыбкой, и заняла место у трона по правую руку от мужа. Ланселот же, глядя на королеву, испытал чувство, которое никогда раньше не испытывал. Казалось ему, что в груди разливается жгучая, но сладкая боль, отчего сердце перед каждым ударом делало глубокий вдох, а каждый выдох отдавался звоном в ушах, так что не было больше звуков, мир стал вязким туманом, и только Гиневра оставалась для Ланселота реальна.
Смысл любой истории проявляется в повторениях и, как вино, созревает со временем. Парис, увидевший Елену, и в одночасье осознавший, что готов ради нее бросить в котел войны тысячи жизней, и великий Гектор, понявший брата и отдавший жизнь за его счастье. Знал ли Ланселот эту историю, и то, как трагично она закончилась? Скорее всего да, ведь народ Бретани — потомки Брута, внука Энея. Но, как учила Хранительница Воды, боги правят людьми, а не наоборот. Великим историям должно повторяться, желают того люди или нет. Ланселот был обречен на эту любовь, но в отличие от Париса, у него не было брата, который бы понял его и разделил его участь, — Ланселот ступил на путь отчаянья и одиночества, который всегда заканчивается одинаково — крахом.
С ужасом понимая, что отныне его ближайший друг Артур, а с ним половина рыцарей круглого стола, становятся для него врагами, но испытывая болезненное удовлетворение от невозможности и греховности своих намерений, Ланселот присягнул королеве на верность и поклялся до конца своих дней не поднимать глаза на других женщин. Гиневре понравилась пылкость юного воина, Артура же она удивила и только, а вот клирик Бедвини был уязвлен до глубины души. Истинный христианин, Бедвини не мог смириться с тем, что женщину можно любить больше, чем Господа Бога, и совершать великие подвиги не во имя Его, но во славу обычной смертной, — существа, от рождения являющегося сосудом греха! Ланселот же, который на указательном пальце правой руки носил перстень синего золота с белой лилией, а на безымянном пальце левой руки — серебреный перстень с красным крестом, никогда не забывал, что праматерь всех богов — Дона, и даже Иисуса родила смертная Мария. В свое время Ланселот принял крещение, как необходимую мистерию, ибо все рыцари круглого стола обязаны были ее пройти, но он так и не стал истинным христианином, потому что был воспитан Вивианой, и чтил Иисуса не больше, чем Мерлина. В то время Ланселот не знал, что в войне, которую затеяли боги и могучие волшебники, а король Артур и его рыцари старались держать нейтралитет, он — Ланселот, сам о том не догадываясь, поступил неразумно, выбрав сторону Вивианы и Мерлина, потому что это война длилась уже пять столетий, и не было никакой надежды на ее скорое завершение. Ланселот был молод, горяч и глуп, — мудрость не являлась его добродетелью, ибо в двадцать лет мужчине рано быть мудрым, только если он не друид. Ланселот шел за велением своего сердца, а оно вело его к погибели, и хуже всего было то, что это нисколько Ланселота не волновало. Истинная любовь — это лавина, она легко сносит преграды благоразумия.
Но Ланселот был не единственным, подпавшим под чары Гиневры. Мордред, сын сестры Артура Моргаузы, и сверстник Ланселота, так же воспылал страстью к супруге своего дяди.
С детства Мордред имел привычку носить во рту камень, а потому почти не разговаривал. Однажды во сне он случайно его проглотил, так что камень стал частью юноши, но Мордред все равно остался молчуном. Его глаза имели цвет рыбной чешуи, а черные вьющиеся волосы напоминали сожженный лес. Слева на поясе Мордред носил клинок в виде рыбы, который без звука входил в тело и всегда попадал в сердце, а справа — меч с длинной поперечной гардой. Этот меч в любой момент можно было воткнуть в землю и молиться ему, как кресту. Мордред походил на одинокого волка, прогнанного стаей, он был холоден, расчетлив и смертоносен, как копье Арауна, и если Артуру требовалась жизнь какого-нибудь воина во вражеском стане, он поручал это своему молчаливому племяннику, и тот уходил, а потом возвращался с отрубленной головой в мешке.
Раз в три дня Мордред, если был не в походе, преклонял колени пред клириком Бедвини и исповедовался, и то были самые долгие речи, которые он говорил, хотя все слова его исповеди можно было поймать одной рукой и спрятать в карман. Бедвини благоволил воину-молчуну, такому страстному в молитвах, и принимал его за истинного христианина, потому что Мордред был единственный среди рыцарей круглого стола, который повергал врагов не во славу Бретани, Артура, и даже не во славу себя самого, или тем более женщины, но — во имя Господа Бога. По крайней мере, сам он так об этом говорил. Христианские добродетели писаны людьми, а не богами, а потому полностью подходили Мордреду, ведь они и самое коварное деяние оправдывали именем Иисуса.
Так что если Ланселот желал любви Гиневры и ничего более, то Мордред жаждал не только королеву, но и все, что с ней связано — он метил на место Артура, а потому ненавидел и дядю, и Ланселота, к которому Гвиневра с каждым днем становилась все благосклоннее.
— Придет время, сын мой, и ты взойдешь на трон, чтобы царствие Господа нашего Иисуса Христа укреплялось и множилось, — наставлял Мордреда клирик Бедвини, и крестоносец свято в это верил, ибо только о том и мечтал.
Предсказанию христианского священника суждено было сбыться, правда, принесло оно Мордреду вовсе не то, на что он рассчитывал. Но так всегда и случается, когда желаешь больше, чем способен вынести.
Поделиться с друзьями в социальных сетях:
